Харпер Ли - Пойди поставь сторожа

Представьте себе, что завтра в России выйдет, скажем, продолжение поэмы «Москва–Петушки». Найдут утерянный шедевр Венички Ерофеева и напечатают. И выяснится, что главный герой вовсе не трагически спился, а напротив, протрезвел, доехал до Петушков, закодировался, открыл студию йоги и сейчас готовится бежать полумарафон. Или обнаружится, что Гоголь второй том «Мертвых душ» жег, жег и не сжег, книжку недавно восстановили по пеплу, а там — Чичиков ехал в Н-скую губернию, попал в Дамаск, полностью преобразился и организовал систему кормления грудью сироток с дальнейшим трудоустройством, совершенно бесплатно и безо всякого подвоха. И бричка в Казань доехала.

Примерно это позавчера случилось с американской литературой. У романа «Убить пересмешника», который пятьдесят лет преподавали в американских школах как роман с безупречной моральной подложкой, появилось продолжение «Пойди поставь сторожа», откуда о героях практически национального американского романа теперь можно узнать много того, чего о них лучше бы вообще не знать. Внезапная смерть одного из персонажей, обвинения в расизме другого, сексуальное становление третьей — в общем, учителя уже пожаловались в твиттер. Мол, кому каникулы, а кому учебный план переписывать — спасибочки, Харпер Ли, удружила.

Все это ворчание, конечно, несерьезное. «Пойди поставь сторожа» попала в список бестселлеров еще до выхода в печать — в последний раз так ждали только седьмой том «Гарри Поттера». В 1960-х годах, после успеха «Убить пересмешника», в издательстве Lippincott шутили, что с радостью издадут и счета из прачечной Харпер Ли, дай им только шанс. Но перед этим книга «Пойди поставь сторожа» попала в руки к очень хорошему редактору Терезе (Тей) Хохофф, которая сразу признала в Ли талантливого автора, но вместе с тем отсоветовала Ли публиковать именно этот вариант и велела сосредоточиться на сценах из детства главной героини романа — Джин Луизы Финч. Тей именно что сражалась c писательницей, по кусочкам вытягивая из нее шедеврального «Пересмешника». Известно, что Харпер Ли как-то в отчаянии вышвырнула страницы рукописи в окно, а потом, рыдая, позвонила Тей, утверждая, что она никудышный автор и ничегошеньки у нее не получится. Тей велела ей прекратить истерику и отправила в ночи ползать под окнами и собирать по мартовскому снегу промокшие страницы рукописи. «Пересмешник» у них удался, но вторую книгу Тей Хохофф из Харпер Ли так и не выудила.

Итак, была ли права Тей Хохофф, когда весной 1957 года отправила Харпер Ли выкраивать новый роман из старого? Ответ — да. Если бы «Пойди поставь сторожа» напечатали бы в том виде, в котором его напечатали сейчас — с легчайшей корректорской правкой, — это был бы еще один безмерно талантливый и трогательно неуклюжий дебют, по которому крайне сложно судить, станет ли его автор пулицеровским лауреатом или какой-нибудь незаметной Барбарой Пим.

Нужно ли вообще читать роман — независимо от того, любим ли мы «Пересмешника» или нет? Ответ — да. Вытянутый по ниточке из Харпер Ли «Пересмешник» — чистый, ясный и понятный южный текст о расизме глазами ребенка — был скроен как несомненный коммерческий успех. Но если бы Тей Хохофф все-таки доточила первый роман Ли в его взрослом виде, то, возможно, «Сторожа» ждал бы успех, несравнимый даже с «Пересмешником». Потому что если «Убить пересмешника» — это роман еще и о том, как хорошо любить хороших людей, то «Пойди поставь сторожа» — о том, что иногда людей не любить невозможно, даже если они плохие.

Книга начинается c того, что двадцатишестилетняя Джин Луиза Финч, которую теперь почти никто и не зовет Глазастиком (в оригинале — Scout), приезжает в родной Мейкомб повидать отца. Джин Луиза теперь вполне себе эмансипированная молодая женщина, которая работает в Нью-Йорке, много курит (сразу видно, что роман написан в пятидесятых, курят здесь постоянно и без предупреждений минздрава), спит почти что голышом, а потенциальный секс с другом детства Хэнком пугает ее куда меньше, чем брак с ним же.

Ее обожаемому отцу Аттикусу — семьдесят два года, его мучает артрит, и он с трудом может самостоятельно есть. Домом ведает тетка Александра, затянутая в тугие корсеты из китового уса и устаревших манер. Джим умер. Дилл бродяжничает где-то в Италии. За Джин Луизой по две недели в году теперь торжественно ухаживает ее кузен и преемник отца – Хэнк Клинтон, реднек, которого тетя Александра презрительно зовет швалью, подобно леди Кэтрин де Бэр, приходя в ужас от одной мысли о том, что семейство Финчей может с ним породниться.

Вообще, по первой половине романа достаточно заметно, что Харпер Ли хотела быть Джейн Остин Южной Алабамы, и даже становится жаль, что дальше роман уходит в остросоциальную проблематику, практически в памфлетность, резко оставив за кадром метания Джин Луизы на тему того, можно ли выйти замуж, не выйдя при этом от отчаяния в окно. Увещевания тетки Александры, чаепития с дамами, которые бывают только двух категорий — те, что уже вышли замуж, или еще только на это надеются, разговоры о том, когда приучать детей к горшку и отлучать от груди, едкие замечания о том, что мужчины нынче «ходят к любовницам как к психоаналитикам, только обходится им это дешевле», — все это отдает удивительным цельным и немножко недобрым юмором, который в «Пересмешнике» был слегка приглушен ярким, золотым светом самого детства, а тут — местами — развернулся в полную силу.

Но на середине романа Джейн Остин Южной Алабамы незаметно вянет и отходит в тень, уступая место то ли Тургеневу, то ли публицистической колонке. Оброненную в прошлую субботу The New York Times бомбу — поистине коровью — теперь, пожалуй, ничем не скроешь, и запах основательно просочился в СМИ еще до выхода романа.

Аттикус Финч оказался расистом — он председательствует на собрании сторонников сегрегации, читает дрянные памфлеты, называет негров «неполноценными гражданами» и ни в какую не желает отступаться от своих взглядов. Но, несмотря на то что последняя четверть романа фактически превращается в многостраничный бой разных точек зрения — кто за сегрегацию в школах, кто против, что такое американский Юг, почему это, по сути, государство в государстве, в которое так сложно влезть со своим нью-йоркским уставом, — роман, как бы парадоксально это ни звучало, не так заострен на теме расизма, как «Убить пересмешника». Аттикус с изъяном, Бог Отец, съежившийся до уровня человека, нужен книге для того, чтобы на этом — самом ужасном — примере показать всю невозможную, практически уродливую, но неубиваемую силу любви к родителю, которого и любишь сильнее всего, когда он всего нелепее.

Джин Луиза этой любви проигрывает. Нельзя быть сторожем отцу своему.

И от этого бесконечно, бесконечно жаль того, не случившегося пятьдесят с лишним лет тому назад взрослого романа об отцах и детях, о мужьях и женах, об узеньких границах маленького городка, где нельзя и шагу ступить, чтоб не стукнуться о чужую — предельно чужую — точку зрения. Вместо этого у нас есть «Убить пересмешника», где небо ярче и мораль понятнее, отец лишен полутонов и не поворачивается к нам задом, а дети остаются детьми.